Олег Изгорев: «Мне было 12 лет, когда меня заворожило трубосварочное производство»

Поводов встретиться с начальником трубоэлектросварочного цеха Олегом Изгоревым было немало, но главный из них–выпуск 14 июня 24-миллионной тонны продукции с момента пуска цеха, который в декабре отметит 60-летие.

В 26 лет он пришёл в ТЭСЦ-2 СТЗ молодым специалистом, а три года назад полевчанин с питерской душой возглавил цех

– Олег Павлович, лично для Вас что значат эти 24 миллиона? Действительно значимое событие? 
– Я таких объёмов продукции не встречал ещё, даже когда работал в Санкт-Петербурге на трубном заводе со 100-летней историей. Для меня как для руководителя эта цифра –  тоже рекорд.

– Олег Павлович, недавно Вы отметили свой день рождения. В этот день каждый из нас вспоминает детство, ведь, согласитесь, именно оно определяет, каким человек  становится во взрослой жизни. Расскажите, каким было Ваше детство?
– Согласен. Все мы родом из детства. Я родился в Свердловске, папа и мама на тот момент были студентами, снимали половину дома в Рязанском переулке, что на Вторчермете. Я помню двор, детский сад, в который меня водили. Не так давно специально заезжал посмотреть: дом стоит. Знаете, мурашки от нахлынувших воспоминаний пробежали по коже. Жили мы в Свердловске до моих четырёх лет, пока родители учились.

– А на кого учились родители?
– Папа у меня был строитель. И после окончания института его по распределению отправили на Украину. Строил он сначала Запорожскую атомную электростанцию, отметился
практически на всех украинских гидро– и атомных электростанциях.

– Каховскую ГЭС тоже Ваш папа строил?
– Про Каховскую не скажу, а вот через 2,5 года мы переехали на Западную Украину, в Ивано-Франковскую область, где папа строил Бурштынскую ТЭС, которая обогревает пол-Европы. Строили, в основном, русские, украинцев было мало. Наши семьи жили достаточно компактно. И в школу я пошёл на Западной Украине. Учился в русской школе.

– А обучение велось на украинском языке?
– В обычных школах – да. В русской школе обучение велось на русском языке, а украинский мы изучали со второго класса. А в украинской школе обучение начинается с  украинской мовы, обучение русскому языку – со второго класса.

– А Вы украинскую мову разумиете?
– Да, ещё что-то осталось в памяти. У меня даже в табеле за второй класс стояла пятёрка за украинскую мову и четвёрка – за русский язык.

– Родной язык давался сложнее?
– Хочу сказать, что русский язык вообще сложный для изучения с точки зрения грамматики, украинский в этом плане проще.

– Родители всё же вернулись на родину?
– Да, когда умер мой дедушка, родители приняли решение вернуться в Полевской. Я с середины 2-го класса стал учиться в школе № 18. Шефом у нас, как ни странно (улыбается) был трубоэлектросварочный цех № 2 СТЗ.

– Есть она, судьба, как ни крути?
– Есть. На днях вспоминал, что гдето лет в 12 я первый раз появился в трубоэлектросварочном цехе. Нас шефы повели на экскурсию в цех. Я до сих пор помню каждый момент
этой экскурсии. После учёбы, где-то часа в три дня, мы приехали в цех. В этот момент работал второй стан (ТЭСА 20–102). И мы врассыпную побежали к нему, понятно, что нас
хватали за воротник и буквально оттаскивали. Нам, парням, всё было интересно: там всё крутится, труба формуется, сварка работала! Завели нас в раскомандировочную,  прочитали инструктаж. Подходили сварщики, бригадиры, рассказывали о работе станов. Заинтересовало меня очень сильно.

– Уже тогда, в 12 лет, Вы поняли, что пойдёте учиться на металлурга, станете трубником? 
– Нет. К окончанию школы я не понимал, кем быть, то ли моряком, то ли нефтяником. Перед выпуском хотелось попробовать всё и сразу. Пошёл в УПИ, можно сказать, с закрытыми глазами.

– Почему тогда УПИ?
– Моим любимым предметом с четвёртого класса была математика. Молодая учительница, которая всего-то год отработала в школе, так увлечённо вела уроки, что я легко  понимал и полюбил математику. И в дальнейшем мне достаточно было почитать материал в учебнике, я понимал алгоритм, мне этого хватало, чтобы справляться со всеми контрольными. Хорошо давалась мне и физика. Поэтому мне как технарю проще было поступить в УПИ. Экзамен по теоретической механике в институте, например, мне поставили автоматом. Сопромат сдал без вопросов. Нас 20 человек из Полевского училось в одной группе. Ребята не дадут соврать: я собирал их в одной комнате в общежитии и диктовал им формулы для решения курсовых по сопромату.

– А с кем из полевчан Вы учились?
– Например, с Владимиром Топоровым, Игорем Рогозиным, Андреем Седовым, Андреем Бобровым, Владимиром и Сергеем Сорокиными. Кстати, 30 лет назад, 5 июня 1993 года я защитил диплом.

– А тему диплома помните? 
– Да, конечно. Угадайте! «Проект трубоэлектросварочного стана» (смеётся).

– С точными науками всё ясно. А как дружили с гуманитарными предметами, с литературой, музыкой?
– Музыка шла как-то факультативно. Я ходил в хор, сразу скажу, для массовости, за это мне ставили оценки. А вот с литературой у меня были сложные отношения. Учителя были хорошие, но, видимо, мне чего-то не хватило. Литературу я не понимал. Читал с интересом, но вот интерпретировать, рассказать своими словами не мог. Стал понимать, чувствовать слово гораздо позже, после армии.

– Вы служили срочную службу?
– Да, в Московском военном округе. Тоже интересный момент в жизни. Если помните, немецкий пилот Матиас Руст в 1987 году приземлился на Большом Москворецком мосту.
За это весь состав демобилизующихся Московского военного округа приказом министра обороны Язова в наказание задержали до сентября. Поэтому мне не удалось поступить
в институт в 1987 году. На тот момент у меня была специальность резчика труб и заготовок. Вернувшись из армии, пошёл в ТПЦ‑1 СТЗ. В то время старшим мастером нарезного отделения работал Валерий Первушин, я стал работать у него. Через три месяца пошёл на рабфак УПИ, так как надо было восполнить свои знания. И там мне посчастливилось познакомиться с литератором, которая раз в месяц устраивала нам поэтические часы. По нашей заявке она читала любые стихи. Пушкин, Лермонтов, Есенин, Блок – мы  открывали книгу, читали ей заглавие, а она дальше читала наизусть. Когда ты видишь этого человека, понимаешь: с тобой что-то не так. И надо что-то делать. Такие люди, к счастью, в моей жизни были, оставили свой след. Она смогла перевернуть моё отношение к литературе. Я стал чувствовать слово.

– Олег Павлович, встречаю Вас то на заводской лыжной базе, то в тренажёрном зале. Вы ведь не в 50 лет стали заниматься спортом? 
– Спортом я занимался всегда и везде. Пока учился в школе, прошёл все секции Полевского: лёгкая атлетика у Гавриловой, лыжи у Смирнова, бокс у Хасанова, футбол и хоккей у Балдина, гиревой спорт и, наконец, баскетбол у Тихонова. Иногда я ходил сразу в две секции, например, в бокс и футбол. К большому огорчению, когда переехал в Петербург, из-за большой занятости спортом не занимался. И где-то лет в 45 у меня появились проблемы со спиной и ногами. После этого я купил себе беговую дорожку. Главной задачей  тогда было сбросить вес. Я это сделал и пошёл в тренажёрный зал. Мне повезло встретить очень хорошего тренера – серебряного призёра чемпионата мира по пауэрлифтингу.  Он расспросил меня о моём диагнозе, ограничениях, потом подобрал мне ряд упражнений. С тех пор я стараюсь выполнять эти основные упражнения, забыл о проблемах со  спиной, примерно лет десять не вспоминаю, что такое боль. Два раза в неделю занимаюсь в тренажёрном зале Дворца спорта СТЗ.

– Вы же занятой человек, порой приходится задерживаться на работе. Когда возвращаетесь домой, никогда не возникает желания просто полежать на диване, отдохнуть, сказав себе: «Не пойду никуда»?
– Всегда есть такое желание.

– И где Ваш внутренний Мюнхгаузен сидит, тот, который вытягивает за волосы и заставляет идти на тренировку? 
– А Мюнхгаузен простой: те мои 45 лет и больной позвоночник. А дело было так: в Петербурге на каком-то празднике в парке, не размявшись, толкнул гирю. Даже занял третье место. А минут через 20 почувствовал себя плохо. На следующий день пошёл к врачу. Когда ты не можешь просто встать со стула, это, знаете, запоминается. И эта память гоняет меня в тренажёрный зал. У человека должна быть цель. И свой опыт. Так что Коньков Владимир Дмитриевич остаётся моим любимым школьным учителем физкультуры. Он и Михайлов Геннадий Алексеевич, учитель истории, тоже важные люди в моей жизни.

– Историю любите?
– Да. Очень. Помню, как он собирал нас в кружок и читал нам греческие мифы, «Илиаду». Такие люди дают пример, ориентир, как жить. Всё из детства. Посмотрите, спорт в Полевском, в основном, держится на энтузиастах, которые влюблены в своё дело. Я помню Александра Ивановича Тихонова, когда тот работал на заводе, а мы тренировались у него в 47-м училище. Мы были тем самым первым составом баскетбольной команды «Металлург». Помню, когда первый раз пришли во Дворец спорта, на паркете не было даже 6-метровых линий, мы сами их рисовали вместе с тренером. Ему удалось развернуть спортивную школу. И слава Богу, что в 90-е годы он тренировал так много мальчишек. А ведь тогда в Полевском был разгул наркомании. В моём подъезде, помню, наркотиками торговали, это было страшное время. Тихонов, Балдин, Фарнин – великие энтузиасты развития детского спорта. А с детьми работать сложно. Имея своих двоих детей, иногда за голову хватался, а у каждого из них таких десятки были.

– Олег Павлович, к вопросу о роли судьбы: а вы любовь свою искали? Или она нечаянно нагрянула?
– С девушкой, которая стала потом моей женой, мы учились в одной школе. Встретились после моей службы в армии, пару раз проводил после дискотек. И потом случилась любовь (улыбается). Поженились где-то через год. И до сих пор вместе, о чём ничуть не жалею.

– Вы же после армии поступили в УПИ. Учились тоже вместе?
– Да, у нас была студенческая семья.

– Получается, Вы повторили путь своих родителей?
– По существу да. На втором курсе у нас родился сын. Бегали на пары, передавая друг другу коляску. Группа была дружная. В 1991 году мы прошли практику на Первоуральском новотрубном заводе, в 1992-м была шикарная практика на Волжском трубном: с 8 до 9 утра – на заводе, а с 10 утра и до 9 вечера – на Ахтубе (смеётся).

– Это было Ваше холостяцкое лето?
– Каждое лето было почти холостяцким. Но трудовым. Потому что я зарабатывал деньги – сначала на свадьбу, потом на семью. В стройотряде. По тем временам мы  зарабатывали достаточно приличные деньги.

– Вы как самый старший в студенческой группе часто брали ответственность на себя?
– Приходилось, в некоторых вопросах. Если надо было что-то делать, а никто не соглашался, то я выходил и убеждал: кто если не мы. То же и в спорах, приходилось  разруливать их.

– Вы в подобных ситуациях были человеком с холодной головой?
– Не всегда, когда был молод, был очень горяч. Учиться это не мешало, а вот в работе – да. И мне поначалу было очень сложно в рабочем коллективе, решения принимал  категорично. Нельзя говорить «я этого делать не буду, потому что не буду», раз есть производственный процесс. Но я научился со временем убеждать. Например, когда я работал в Петербурге, в 2012 году, ради экономии энергоресурсов (надо было обходить часы максимум, так как цены на электроэнергию были очень высокими) пришлось выводить дневную смену на семь часов, а ночную на девять. Я, тогда главный инженер, вышел в коллективы, буквально на пальцах объяснил, зачем это сделано, что мы теряем в противном случае и как это отражается на зарплатах. Всё это люди восприняли нормально. Единственное, мы откорректировали график, потому что некоторым людям
нужно было добираться из области к семи утра на работу, а значит, выезжать в районе пяти утра.

– Олег Павлович, Вы же не сразу в Петербург попали. А почти 30 лет назад вновь пришли на Северский трубный дипломированным специалистом. 
– Да, в начале июля 1993 года я пришёл в отдел кадров завода. Сергей Ефимович Ананьев спросил: «Ну что, Олег Павлович, в Т‑1 или в Т‑2?» Я ответил, что мне всё равно. Правда, перспективнее было пойти в ТПЦ‑1, так как в начале 90-х трудно было с металлом. Получается, за меня решил Ананьев. И я стал работать в родном трубоэлектросварочном цехе.

Продолжение следует…

Беседовала Ирина Григорьева